…И ты вспоминаешь, что всегда был рыбой

Это было, конечно, странным, но этот пойнт, почти мост, этакий подвесной тротуар, навес над частью пляжа, карниз над морем и ещё с десяток названий, — притягивал всех.

В тот первый вечер, кажется, уже не ходили простые автобусы от Слимы до Мсиды, а ловить ночной не хотелось. Срезав окольными путями часть мыса, я вышла к пойнту и, заметив это колышущее на морской поверхности прозрачное пятно света от прожекторов, остановилась и, наверное, ещё с полчаса смотрела на игру света и воды. Оторваться было решительно невозможно. Я смотрела на этот сгусток света в воде, на призрачные волны и мне казалось, что там, на глубине обязательно вот-вот проплывёт тень рыбы. Обязательно большой, молотоголовой, с изогнутым плавником и треугольным хвостом. Никакой такой рыбы, конечно, не было. И просто быть не могло.

В какой-то вечер мы возвращались через этот пойнт из Сёрфсайда. В какой-то тогда, когда наш автобус от Буджиббы попал в пробку. А потом ещё. И ещё. И ещё. И мы всегда останавливались постоять на этом почти мосту, посмотреть на морские волны. Именно на воду и ничего более.

Остров Маноэль, едва освещаемый редкими огнями, практически не был различим. Валлетта подсвечивалась частями и купол её самого большого собора сливался с темнотой крепкой южной ночи так, что её очертания были скучны. Но вот это море… Я спрашивала про рыбу у всех, с кем была здесь и кому показывала эти освещающие воду прожекторы.

— Гипнотически,- говорили мне.

Мне же казалось, что рыбы обязательно должны приплывать на этот свет. Любые. Какие-нибудь.

У меня в детстве была любимая игра. Нужно было представлять что-нибудь невероятное. Представлять то, во что сам не можешь поверить. Гигантского кита, который вынырнет вдруг из воды, плашмя шлёпнется китовым брюхом обратно в море и брызги будут высотой с пятиэтажный дом. Человека, который вдруг пойдёт босиком по воде и не замочит ног. Дождь из леденцов и карамели, который прольётся прямо сюда, прямо сейчас. Ты тренируешь своё воображение представляя то, чего не может быть. Детство заканчивается в тот момент, когда ты начинаешь представлять то, что может быть. Только это «то, что может быть» не случается. И не случится никогда. Никого не выписывают из больницы. Никто не приезжает. Никто не позвонит. Уже больше никогда.

— Ты можешь представить здесь рыбу?

— Что?

— Ничего.

— Причём тут рыба? Ты знаешь, как будет море по-испански?

«Мысленно он всегда звал море la mar…»,- само собой начинает прокручиваться в моей голове. Кто бы мог подумать, что c цитаты из книги Хемингуэя начнётся такая странная дружба от «да не понимаю я твой ужасный акцент» до «у тебя такой хороший русский». И это говорю не я, а говорят мне.

Я пытаюсь вспомнить ещё всё то прекрасное, что я читала о море не только у Хемингуэя.

«Первая волна сбивает тебя с ног и ты катишься, катишься, катишься, но не захлёбываешься — даже если стараешься захлебнуться… Вторая волна подстерегает тебя, когда пытаешься подняться на четвереньки, и во рту становится солоно, но ты ещё жив — даже если уже готов умереть… Третья волна накрывает тебя с головой, и ты думаешь: это и есть конец, потому что это на самом деле — конец… А четвёртая волна уносит тебя в открытое море, и ты вспоминаешь, что всегда был рыбой».

— Да, конечно, рыбой,- говорят мне,- кем же ещё. Смотри, который вечер же уже приплываем на этот свет. А ты и не заметила.