Лисий хвост

Выйти за дверь и повернуть направо, потом вверх по лестнице и дальше идти или налево, а потом направо, потом ещё раз налево, направо, налево, направо, налево и так выше и выше по этакому пешеходному серпантину, пока не выйдешь к Храму воздуха, а оттуда ещё и ещё к месту, где сидел Михаил Юрьевич, а теперь и не сидит — вот странность — его убрали, а демона, говорят, оставили, но тут только начинает розоветь вершина горы, а потом розовым окрашивается сразу всё: и снег, и деревья, даже розовеет воздух и становится будто бы теплее.

Или вечером вот, выйти за дверь и обойти серпантин, подняться к небольшому холму, а дальше широкая аллея с редкими фонарями, темнота густая гулкая и эхоподобная, я по инерции, интуиции с детства боюсь не таких темнот, а того, что в них может быть, мне ничего не станет развернуться на ровном месте и пойти обратно, перейти на другую сторону дороги, едва замечу чьи-то тени или за секунду разогнаться со скорости прогулочной до скорости недогнательной, даже исчезнуть при намёке любой опасности из темноты, думаю, смогу.

И в темноте этой слышно вдруг протяжное зыбкое «уу-у-ууууу!» и я говорю:
— Это что, собаки же, да?
И к этому «уу-у-ууууу!» притягивается ещё одну «ауу» и даже «вууу».
И тётя говорит:
— Да ну, брось, это же мальчишки какие-нибудь балуются.
И это «уу-у-ууууу!» сразу становится вдруг таким человеческим, шуточным, даже с еле различимым смешком.
И я говорю:
— Ааа…

По низине между деревьями стелется туман, ползет белым матовым рогом на аллею. Туман неоднородный, с разной степенью прозрачности: снизу киселеобразный, сверху дымчатый, местами похож на стекло, на которое надышали, да так и оставили. Дальше ещё два фонаря и поворот в долину. Долина освещается фонарями как шахматная доска — по фонарю в углу каждого квадрата, фонари вдоль дорожек, ещё неукрытые на зиму роовые кусты, стриженный ниже колена жёсткий кустарник и пирамиды деревьев вдоль дорожек.

Вдоль кустарника идёт лиса. Шагает, вышагивает, в тусклом свете фонарей кажется белёсого пегого цвета, за лисой шагает с ней в такт длинный лисий хвост размером, пожалуй, с саму лису.
— Лиса,- говорю я,- смотрите!
Лиса исчезает за следующим деревом у самого края освещённого со всех сторон тротуара, я знаю, что перешагнуть этот край от такой привычной домашней ей темноты до искусственного дикого света она, наверное, не сможет и я обегаю кусты, забегаю за деревья, чтобы ещё раз посмотреть на неё, удостовериться в лисьем её существовании. Лисы нет. Её нет ни за кустами, у которых она шла, её нет и за деревьями, её нет и между ними, нет её, я думаю уже и на другой стороне долины, не бежала же она по светлой дорожке. Лисы нет. Во всей освещаемой как шахматная доска долине нет ни намёка на лису.

— Лиса, лиса,- говорит тётя.- Не собака же. Собака бы не убежала. К тому же хвост! Самый настоящий лисий хвост.

Выйти из норы, наверное, думает лиса, повернуть, ещё раз повернуть и ещё, закружить, забегать, сделать круг, повернуть, вернуться назад, закружить, по темноте, притавишись ползти, крастись и, при любом намёке на опасность, едва завидев чьи-то тени, просто взять и исчезнуть.