Рыбу

Ходили раньше ракеты от Волгограда до Райгорода.
Рай-го-ро-да-рай-рай-рай-рай… Ракета летит на подводных крыльях, на волнах  подпрыгивает, солнце закатными лучами в отражениях играет — совсем немного и дома.

И вдруг, не доходя до излучины, будто резко налетев на мель, ракета дёргается и вспенив воду вокруг себя, останавливается на полном ходу. Волны в разные стороны, женский визг, плачем заходится ребёнок, а на палубе шум, все сбежались к корме, перевесились через бортики, заглядывали в мутную пенистую воду, а там…

Рыбу вытаскивали всем составом: цепляли сетями, тащили крючковатыми палками.. Капитан суетился больше всех. Присвистывал, не зная как подступить к рыбе, мальчишка с тросом в руках. Ребёнок, устав плакать, только всхлипывал, с любопытством наблюдая, как на поверхности появвляется то зубчатый гребень спины, то вздрагивает острый плавник хвоста и страшно светится из-под воды раздутое, белёсое, рыбье брюхо…
Рыбу было сложно вытащить, ещё сложнее было оставить, бросить там, в воде, раз всплыла уж такая с глубины.
Капитан кряхтел и матерился, мужчины толпились у снастей, пищали дети, ахали женщины и только мелко-мелко крестилась и причитала, не решаясь подойти ближе, сухонькая старушка в ситцевом платочке.

Рыбу вытащили всей ракетой. Не рыбу — рыбину. Она лежала потом вытянувшись во всю длину в проходе, оглушённая, с перебитым на полном ракетном ходу телом у самой головы.
Хемингуэевский старик, уходивший в море на рассвете не оценил бы такой рыбалки.
Мокрый и красный как чёрт капитан прошёл вдоль от острого хвоста до острой рыбьей морды, отмеряя шаги. Получалось около четырёх метров.
Хемингуэевский старик не оценил бы такой рыбалки, но позавидовал улову уж точно бы.
— Да она весит с тонну!- воскликнул кто-то, вытирая пот со лба.
— Ироды,- проговорила старушка,- ироды! Сталина на вас нет!

И рыбу тут же потащили вниз, резать, делить, пилить белужье мясо. Тонны в ней не было. Было немногим меньше. Одной икры было больше центнера.
А сколько ей было лет рыба не сказала. Зачем она всплыла на поверхность и как умудрилась попасть под ракету она тоже не объяснила. Никто её и не спрашивал.

В двери потом ещё долго и чаще обычного стучались поздними вечерами.
Рай-рай-рай-рай-го-род.
Двери открываешь — мужчина с бидонами от молока.
— Надо?
— Надо.
Деньги аккуратно складывает и прячет под крышку второго бидона.
— Её саму возьмёшь? Берри кусок. Хорроший. Не выкидывать ж.

Икру переливали, пересыпали через жестяной край в подставленные ёмкости. Не доглядел и в темноте чёрным светом заблестели икринки, размазываясь, стекая по ступенькам. Их потом слизывали кошки.
Это были семидесятые годы. Ведро икры издали было похоже на чернозём.
Потом приносили в банках и баночках. С каждым разом всё меньше и меньше. Расфасованная по маленьким баночкам она казалась немыслимым деликатесом.
А потом не стало и этого.