Я всё забываю сказать, что сходить на выборы это как постучаться в прошлое.
Приходишь вдруг в свою школу, причём не с того выхода, с которого в неё заходил, а с того, где фотографировались первый раз для общей фотографии восемнадцать лет назад. Причём на фотографии этой есть все, кроме тебя. Школьные коридоры уже отчего-то не такие пыльные, как были, когда ты по ним носился с урока на урок, гардеробная, где у тебя стырили сменку, заботливо завешана рисунками, а в кабинете, где ставили русский на замену, находится уик. И тут то и началось.
Трудовик, длинный как жердь, ходит от стола к столу сутулым, у географички такие же злые глаза, голос Кымбат я узнаю (и мысленно вздрогну) даже через двадцать лет и тут-то даже начинаешь как-то оглядывать класс, вдруг где-нибудь притаилась физичка… Но за столом по твоему адресу сидит физрук.
— Здра-а-асти,- говоришь так, а в голове лихорадочно крутится только: «Вячик уже седой. Весь седой. Совсем седой».
Седой Вячик сидит и улыбается.
В высокохудожественной литературе для пущего накала на этом моменте стоило бы добавить что-то типа «…и бесконечность пролетевшего времени разверзлась между школьными партами, в распахнутое настежь окно ворвался сентябрьский ветер, разворошив бумаги на столе, и в воздухе повисло предчувствие грядущей зимы», но мы кинули листы в урну и ушли.
В коридоре ненавязчиво пахло беляшами. Вчерашними, решили мы, и не стали их покупать.