Коммунальные миры на Моховой

В одной песне, написанной на стихи Е.Винокурова есть такая строчка «…Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой…». Та улица Моховая из песни — не Петербургская, а Московская. И название её идёт от торгового ряда, где продавали сухой мох для заделки щелей в деревянных домах. Московская Моховая от слова «мох».

С Моховой Петербурга всё сложнее. Её название — от слободы хамовников. Через эту слободу проходила дорога, которую и назвали Хамовой. А хамовниками называли ткачей. Ткачи изготавливали паруса. К концу того же века неблагозвучное «Хамовая», ставшей к тому времени уже городской улицей, вымощенной булыжником, сменили на «Маховая», поменяв местами всего две буквы. А рядовых жителей уже стали сменять селившиеся сюда аристократы — улица становилась частью центрального района города. Ещё около полувека и улица стала официально называться «Моховой».

А Литейную часть Петербурга, куда и входила эта улица историки описывали как «царство лучшего общества, место жительства людей высшего круга, большого, тонкого и модного света». И в разное время здесь живали и бывали дворяне и графы, поэты и купцы, учёные и реформаторы, флотоводцы и архитекторы, хирурги и академики, министры и писатели…

А в окна этого дома на Моховой, знают точно, заглядывал маленький Аркадий Райкин, когда бывал в гостях у своего дяди. А за одними из дверей этого дома длинными узкими коридорами и закрытыми дверями отдельных комнат тянется обычная коммунальная квартира. Обычная, но не совсем. В квартиру ведут огромные трёхметровые двери цвета шоколада. Говорят, двери красили один только раз — лет так сто с лишним назад. Дверь открыть и потянет сразу из всех коридоров и чуланов стариной по длинным узким коридорам, заскрипит оглушительно, с тех самых пор уложенный, паркет, обои выцветшие глядят со стен друг на друга, а на всё это смотрит потолок с лепниной, закрашенной эмалевой краской поверх и не одним слоем.

Коридоры длинные узкие тянутся от квартир-комнат до общей закопчённой кухни, куда-то ведёт коридор в туалет и ванную, где-то — чулан-кладовая, а где-то глухое окно и дверь на чёрный ход…

Коридоры узкими стали совсем недавно. То есть не так давно. Нынешний коридор — часть большой просторной комнаты гостиной того самого времени. Задрать голову к гигантским потолкам и можно увидеть продолжение лепнины некогда одного единого пространства. Часть его — там, за стенкой, куда ведёт остальной периметр лепнины, часть здесь — узкий и длинный коридор с голубыми стенами.

Под такими потолками встроенные для вещей полки.

Ванная

А в ванной труба непонятного предназначения.

Это чулан. Или кладовая. Маленькое, совсем крохотное пространство с нагромождением вещей разных людей и мастей. Говорят, что сразу после войны в этой комнатке, бывшей тогда ещё не чуланом, а комнаткой поселилась балерина. Закройте глаза. Представьте. Здесь жила тоненькая хрупкая девушка. Нет, представьте ещё раз её обязательно худые, какие только могут быть у балерин руки с тонкими запястьями, обязательно пуанты, что-нибудь ещё, заломленное, отчаянное, хрупкое, нежное, искреннее, девичье, чистое… Здесь. В этой комнате.

Шкаф на замке, велосипед и старинная ширма.

Ещё одна труба непонятного назначения.

А коридоры всё тянутся и тянутся…

Бачок в туалете тоже старинный. Старинно-советский.

Кухня общая, но у каждого своя. У каждого своя кухня общей кухни. Висит радиоприёмничек, стоят табуреточки, составлено раписание дежурств, разномастные холодильники и разные плиты вперемешку со стиральными машинками, кухонные столики и прочая кухонная утварь…

А окно старинное да. Не менялась рама и ручка на ней с тех самых пор.

Коридоры узкие длинные к потолку совсем мрачные, дверь в конце одного ведёт к чёрному ходу. Раньше — вход для прислуги, сейчас между узкими пролётами лестниц втиснут лифт.

Когда-то давно жил в этой квартире врач. Кажется, дантист. И всё по классике жанра: здесь проживал, здесь принимал, там прислуга, а тут приёмная, там кабинет личный, а тут, где сейчас комнаты снимает кто-то — просторная гостиная публичная. Семнадцатого года он и его семья не выдержали. Уехали в Париж. Думали ненадолго. Оказалось навсегда. А в девяностые годы на пороге этого дома и этой квартиры появился пожилой мужчина. Это был его внук. И можно только представить, как ходил он по этому скрипящему пракету, трогал шершавые обои, смотрел на крашенный потолок и, конечно, на русском, но с хорошим таким акцентом рассказывал о том, что было здесь раньше, кто был здесь раньше… А этой историей о враче и его внуке, также как и экскурсией по коммнуальной квартре поделились её самые старожилы. Хорошие добрые петербуржцы. И спасибо им огромное за горячий чай, рассказанную историю и эти фотографии. В их комнате-квартире лепнина сохранилась лучше всего. Выглядывает красивая из разных потолочных углов, в одном угле — крюк. Вот что там было? Для чего?

Ниже выемка в стене. Там книжная полка, а рядом, под обоями видна неровность — был камин. Камина нет. А след от него остался.

Сама комната очень большая. Кажется одна из самых больших в доме. Просто комната. Стен нет, она поделена на части занавесками и шкафами. Шкафы это серьёзно. Чтобы получить эти шкафы в семидесятых встали в очередь. Записались на шкафы, так сказать. Да так, что очередь вместе с этими шкафами дошла бы только в 2002 году. Шкафы, конечно, получили всё в тех же семидесятых. А как? Маленький секрет.

У шкафа — кресло-качалка, а за шкафом, сразу не разобрать, есть небольшой ход, а там…

…лестница на второй этаж!

Второй этаж придумал хозяин этой комнаты-квартиры. Он всё это и показывает. Там уютно и тепло.

И место позволяет. Я со своими почти сто-семьдесят ростом едва упираюсь затылком в потолок «второго» этажа. А уж иметь дома такую лестницу — просто мечта детства! Это что-то невероятное и точно волшебное.

А вот те самые двери, с которых всё началось. Между дверьми тоскливо ожидает лета пластмассовая детская машинка.

У двери рисунки, а в лифте предупреждение, сделанное явно для взрослых.

В парадной тянутся кованые перила, под потолком и на потолке лепнина краской крашенная, по стене сосчитать можно сколько их там слоёв краски этой, а у самой двери краска треснула, облупилась да осыпалась, обнажив тёмную прореху в стене в форме маленького сердца с рваными краями…