Сарай-Бату и не только

В прошлые выходные где-то по дороге к Астрахани, «градусник» показывает +45. Но сфотографировать не успеваю. У следующей заправки — уже +42. Значит, похолодало.

Вдоль дороги тянутся столбы, птицы на проводах сидят как ноты в разлинованной тетради, сидят тесным, плотным рядком.

Прошлым летом ехали тем же маршрутом и останавливались на трассе, чтобы поесть. Еды с собой не было, а есть в маленьких железных вагончиках, гордо именуемых «кафе» и «ресторанами», глупо названных женскими именами, совсем не хотелось. В «Светланах» и «Татьянах» тяжёлый запах жаренного в масле теста, пахнет ещё чем-то кислым и разит тёплым запахом пива. А местные уже продавали помидоры. Словом «помидор» того вкуса не передать. Это большие, гигантские помидорища, ешь, а помидорный сок разве что за шиворот тебе не стекает, от разрезанного помидора сока на полтарелки и можно потом макать этот сок хлебом. Есть ещё помидоры ярко-жёлтые, с жёлтой мякотью с почти бесцветным соком, есть помидоры «чёрный принц», они буро-зеленоватого цвета, от тонкой помидорной кожицы послевкусие травы во рту, а эти помидоры обычные красные, только очень большие и сладкие на вкус. Мы ели тогда их, пересыпанными солью и кольцами фиолетового лука, дольки помидор плавали и тонули в собственном соку, и «Светлана» уже не казалась таким отвратительным местом. Но дело было, конечно, не в единственном вентиляторе, крутившемся под самым потолком, не в липких скатертях, не в хлипких пластмассовых стульях, — нет, дело, конечно, было в помидорах и ещё в том, что ничего вкуснее нельзя было даже придумать.

В Харабалях во всех ларьках и киосках, тянущихся вдоль дороги, продают пряники, размером чуть меньше кирпича, тонкие и приплюснутые по краям, в пряниках — тонкая прослойка повидла, на пряниках выпуклые буквы — название города.

В маленькой Тамбовке есть маленькая церковь, её видно от самой дороги. Маленькая бревенчатая с красной черепицей крыши, похожая на сказочный терем-теремок, церковь огорожена низким заборчиком яркого цвета, вдоль заборчика высажены маленькие деревца, растут крохотные, похожие на колючие шары, голубые ели, а за забором сразу начинается степь с уже выжженной солнцем травой, верблюжьими колючками и терпкой на запах полынью.

Сразу за церковью, упираясь забор в забор, начинается сельское кладбище, совсем непохожее на кладбища городские. Я запомнила это ещё с маленького кладбища небольшого городка с чудным названием Райгород.

На райгородском кладбище самая давняя могила — склеп какого-то купца, ещё с тех пор и времён, когда Царицын был красным от домов из красного кирпича, а не просто красным, на том склепе не осталось имени, а от самого склепа скоро не останется ровным счётом ничего, кладбище растёт медленно и прирастает степью. Там есть, давно я видела один раз там, странное — холмик, густо поросший стелющейся жирной травкой с круглыми листьями, на холме камень, с неровно обтёсанными краями, к камню будто прибита табличка, на табличке надпись «Вот и всё». Ни имени, ни фамилии, ни дат, просто надпись. Вот и всё.

Рядом с этой церковью в Тамбовке ещё один небольшой участок, огороженный низким заборчиком, будто парк. Посередине парка — ракета.

Купол церкви смотрит в небо и рядом же — купол ракеты. В мысли сразу же прыгает ассоциативное «Гагарин в космос летал, а Бога не видал».

В начале июня появляется мошка. Мошка — насекомое, мошкара — уже явление. Густое облачко маленьких летающих тварей облепляет сразу как только выйдешь на улицу, лезут в нос, в рот, в глаза, кусают за уши… В отличии от комаров — действительно кусают, выгрызают кожу, оставляя припухшие следы. В области мошек больше, чем в городе, стоит только выехать, как те, налетая на всей скорости в лобовое стекло, облепят мелкими липкими брызгами всю машину.

В степи бегают зверушки. Наверное, суслики. Почему-то очень толстые, а любопытные до чёртиков: будет бежать до своей норы то и дело озираясь на причину своего беспокойства — то есть на нас, а забежав в норку ещё и высунет голову — смотреть вслед тому, что его так напугало. Во истину «а самый осторожный и внимательный получит бампером по голове».

С этим вообще проблема. Кто только не успевает перебежать трассу: маленькие ёжики, суслики, какие-то зверьки, несметное количество жуков-плавунцов. Перед нами, извиваясь чёрной гибкой лентой переползает дорогу змея и тут же ныряет в камыши у обочины. Неспешную черепаху мы пропускаем камнем между колёс, я оглядываюсь и вижу, что черепаха продолжает ползти и успела бы уползти, если бы не идущая за нами газелька — водитель виляет на ровной дороге и, налетев одним колесом, машинка едва заметно подпрыгивает — черепахи больше нет.

Самое грустное, что я видела в этот раз — чёрные вороньи перья на трассе вдоль ряда высаженных деревьев. За деревьями неожиданно голубеют луковые стрелки на грядках, а на деревьях, прямо над дорогой, по весне обосновали свои гнёзда вороны. Воронята так и не научились летать.

Верблюды. У третьего слева верблюда связаны (наверное это называют «стреноженны») передние ноги. Он передвигается, поднимая корпус, будто бы одновременно подпрыгивая двумя ногами сразу.

Чертополох.

Верблюжья колючка.

Ну как они едят её, такую колючую?

У верблюда мохнатые колени и мягкие мозолистые лапы.

Верблюд всё время жуёт. У верблюда пушистые ресницы и влажные глаза. В носу у верблюда болт.

Из воды, разлившейся в степи, неожиданно торчит колодец.

Город на холме такой же, как и был год назад.

Только чуть сильнее проглядывают доски из-под трещин в рассохшейся глине, да на одну из площадок вроде бы теперь не попасть.

Все ненормальные (а нормальные сидят дома) в это время выглядят так — в сетке, укрывающей лицо от мошкары. У меня тоже такая есть. Руки, ноги, плечи, шея — липкие от разведённого в воде ванилина. Без него ну никак.

Внизу юрты. Такие же «невзаправдашние» как и этот город.

В одной из юрт что-то вроде музея.

Музеем назвать сложно.

Всё — бутафория. Всё — реконструкция. Настоящего — по пальцем пересчитать.

На самый, похоже, частозадаваемый вопрос:

— Когда же выйдет фильм?

Местные вздыхают и отвечают:

— Да, говорят что скоро…